Птица

Большой и грузный, он сдавливал матрац в лепёшку, кровать истошно скрипела, когда ворочался. Бельё несвежее, край простыни, что в ногах, свисал до пола. 
В комнате голо и запущено. Холостяцкий угол пьющего сорокалетнего человека. За стеной гремела кастрюлями соседка. Ранние сумерки, сдобренные шумом проезжающих внизу машин, рвались в приоткрытое окно. Поздняя весна, почти лето, деревья уже взорвались трепетной листвой. 
Он только проснулся. Испарина от духоты. Недвижимо лежал, пытаясь соизмерить себя с действительностью. Утром вернулся с суток, сварил пельмени, дежурные двести пятьдесят, курил, смотрел в окно, потом рухнул отсыпаться. 
Во рту противно... Хотелось курить. С тихим стоном, укутанный остатками непроветренного сна, сел на кровати, свесив большие толстые ноги до пола. 
Дотянулся до стола и взял пачку сигарет. Дым поплыл к приоткрытому окну. 
Привычно огляделся. Штаны, рубашка аккуратно повешены на стул – "стирать рубашку, или ещё сойдет?” Ботинки у двери, черными раздавленными червями носки. Плащ и куртка на вешалке. Шкаф напротив кровати, дверца нараспашку – "хорошо, что хоть отсюда себя в зеркало не видно, рожа, наверное, еще та…”. Машинально провёл тыльной стороной ладони по лицу, - "побриться надо…”. Стол у окна, рядом холодильник. Фотография дочери - кнопками на стене, старая теннисная ракетка, без струн – "вон ручка выглядывает из-за шкафа”. Серые обои в выцветший цветочек, коричневые шторы на окне, да кактус на подоконнике – "вот уж кто цепляется за жизнь, обалдеть! Поливай, не поливай, морозь открытым окном, туши окурки – и хоть бы что! Живёт!” 
Обвёл взглядом загаженный стол. Наполовину пустая бутылка водки, мутная рюмка, кастрюля из-под пельменей, грязная тарелка с застывшими разводами масла, хлеб в целлофановом пакете и пепельница, полная окурков. Вымыть посуду не удосужился – лень, сразу завалился спать. 
"Ну, что? Может, рюмочку?” – мазнул взглядом по бутылке. "Нет, сначала прибраться, побриться, посуду вымыть”. 
Неожиданно на подоконник шумно опустился голубь. Звякая коготками по железу, суетно подергивая головкой, заглядывал в комнату. Красный круглый глаз смотрел отрешенно, странно. Он резко поднялся, подался всем телом к окну, взмахнул рукой и сдавленно прошипел: - "Пшёл отсюда!” Голубь камнем сорвался вниз, оставив на железном отливе белую кляксу помёта. Он помнил, что плохо, когда птица прилетает в дом человека, а вот чем это грозило или что предвещало, вспомнить никак не удавалось. 
Достал из шкафа спортивные штаны, оделся. Сгрёб грязную посуду, сколько мог унести зараз, чертыхаясь, коленом с трудом дотянулся до дверной ручки, нажал и вышел из комнаты в коридор, надеясь, что соседка у себя в комнате, а не на кухне. 
Не повезло. 
- Здрасте, Марь Сергевна, - недовольно буркнул, подходя к раковине. 
- Здравствуй Володенька! Выспался? Со смены? Я и не слышала, как ты пришел. 
- Ага. Только проснулся… 
- А я тут борщ готовлю. Давай тебе тарелочку налью! – ласково так, нежно – ну прямо мама родная, будто не она неделю назад верещала на всю квартиру, что жить так больше невозможно, что сейчас вызовет милицию и пусть его выселяют хоть куда, хоть в тюрьму, хоть на сто первый километр. Причитала, плакалась, что вот в конце жизни ей повезло пожить с алкашом, что сил больше нет терпеть это свинство. 
Вообще-то они жили дружно, если можно так выразиться, понятие дружбы растяжимо донельзя… Раз в месяц, когда у неё кончался запас терпения, она начинала привычно визжать и клясть судьбу; он, не обращая внимания, продолжал вести привычный образ жизни, то есть пил, как всегда. Да, бывало, и падал в коридоре, и ходил мимо унитаза, и орал ночами у себя в комнате, споря с несуществующими оппонентами, но ведь не так часто. В остальное время соблюдали нейтралитет, стараясь не попадаться на глаза друг другу, в кастрюли не плевали. 
"Денег бы на телевизор скопить…” – тоскливо думал он, сидя у себя в комнате за столом и прихлебывая чай из кружки. Вместо телевизора приходилось смотреть в окно, на редко светящиеся напротив окна дома. "Как же, с такой зарплатой скопишь! Еле-еле на эту халупу набираю… Нет, Надька все-таки сука! Ей и однокомнатная квартира, и мужика себе сразу нашла. Ну, это ладно, этого я встречу, морду наковыряю – мало не покажется! Ну и что, что развелись, все равно не фига к чужой бабе лезть! А мне значит комнату? Подумаешь, с ней дочь осталась. Могла бы и со мной остаться…” 
В сердцах плеснул водку в рюмку, выпил, запил чаем. 
"А поначалу Володенька то, Володенька сё…” – злоба вперемешку с обидой душила, рвалась наружу, и не один день, и уже не первый год. Он не задавливал, широко выпускал. Жил, упиваясь жалостью к самому себе, все глубже утопая в одиночестве и засасывающем бытовом пьянстве. 
Дни катились квадратным колесом. Охранник на госпредприятии. Только туда и смог устроиться, да и то уже раз выгоняли за пьянку, потом, правда, приняли обратно. Сутки – работа, там еще ничего, там люди, можно хоть словом перемолвиться; двое – отдых, вот здесь-то и накатывала тоска разливанная. Один, и никому на хрен не нужен! Изо дня в день надоевшая комната, молчащий телефон в коридоре, ни баб, ни друзей – всё, оказывается, осталось там, в предразводном мире. Здесь? Здесь только воспоминания, злоба и обида. И только наливаясь под завязку водкой, казалось, что можно ещё всё исправить, стоит захотеть и прибегут, приползут на коленях, будут просить прощения, будут бить себя кулаками в грудь и кричать, что были неправы. И вот тогда: 
"Вот Вам, а не прощение, пошли отсюда козлы! Я сам!” 
Пьяная самоуверенность пропадала к утру, когда выныривал из тёмного морока сна и окунался в действительность. И хорошо, если надо было идти на работу, тогда все-таки "брал себя в руки” и шел. А, вот если выходной, то путь только один – в магазин за бутылкой. И всё по новой… 
Выпил еще и лег поверх покрывала. Свет в комнате не зажигал – ни к чему свет, он только вспоминать мешает. 
"Как всё хорошо началось… Я тогда только из армии пришел, она институт закончила, филолог… Ну и что, что старше на пять лет, да не чувствовалось это совсем! Какую классную любовь закрутили! 
Жили ведь отдельно, Светка родилась. Всегда полный дом гостей, весело. А потом она нудеть начала, мол, давай в институт поступай - высшее образование, высшее образование! Нет, поначалу я и сам хотел, думал будет легко… Ну, поступил, первый курс, с грехом пополам, вытянул, а потом нашла коса на камень. Ну не мог я туда ходить, как они все не понимают! Здоровый лоб, после армии, почти старше всех… Как начнут меня эти преподаватели мурыжить, невмоготу – стыдно. Постоянно чувство было, что все эти уроды-малолетки, отличники долбанные, смотрят, как я на зачетах плаваю, и так ехидненько ухмыляются. А Надька, со своими дружками, только и поучают - давай больше занимайся, соберись, всем было тяжело, все сессии валили, но ведь, в конце концов, закончили. Да пошли Вы все! Вместе со своим верхним образованием! Бросил и правильно сделал, нечего позориться – так проживу. 
И эта компания её – друзья… Только и разговоров – ах, искусство; ах, литература! Завалятся на ночь глядя, надерутся и начинают перебирать по кругу: Цветаева, Бродский, Гумилев и ещё до хрена разных поэтов и писателей, всех и не запомнишь. И моя орёт больше всех! Ну, не интересно мне это. Пытался я читать – стихов совсем не понимаю, а этого… ну, например, Кафку взять – так нудятина же жуткая, что там хорошего? И ведь свысока сволочи поглядывают – ну как? Понравилось? Нет?! Ладно, давай что-нибудь полегче тебе подберём. Не надо мне ничего подбирать, я сам себе подберу, что надо. Морды еврейские! И ведь устроились все, живут – жируют, стишки почитывают. 
Надо бы съесть что-нибудь”. 
Налил ещё чаю, отпахал от батона здоровущий кусок, сверху расположил шмат колбасы – вот и ужин. Посмотрел на бутылку – там оставалось на донышке. Не утруждаясь наполнением рюмки, допил из горлышка. 
"А, как забегали, когда я на ксерокс работать устроился – Володь, вот Солженицын, вот дореволюционная Цветаева, отксерь, будь другом! Сначала я им просто так делал, а потом подумал – какого фига? и стал понемногу деньги брать. Дружба – дружбой, но мне ведь тоже что-то надо…” 
Опьянение обволакивало, добавляло уют в эту насквозь прокуренную комнату. Одиночество отступало. Он опять лег, но тут же поднялся – захотелось еще добавить, чуть-чуть, для освежения полости рта. Из холодильника, отозвавшегося на открытие дверцы утробным гулом, достал непочатую бутылку. 
"Вот и ладушки, и закурить!” 
С размаху плюхнулся на кровать. 
"И эти их горные лыжи! Глаза горят, слюна изо рта во все стороны – ах, горы; ах вершины! Ну, ляпнул сдуру, что тоже хочу. А ведь амуницию тогда было не достать, не то, что сейчас… Засуетились, забегали, достали где-то. Даже в горы вывезли. В горах действительно классно было… Солнце, снег, портвейн местный "Жосарат” кажется… Ох, как мы там с Мишкой попили! Плов, какой был вкусный! И всё хорошо, если бы не эти горные лыжи. Не получилось у меня ничего, как корова на льду. А они – вжик, вжик рядышком и поучают, и подсказывают – ногу туда, руку сюда, колени согни… Я всё так и делаю, а ничего не выходит! Все, конечно, успокаивают, надо, мол, накатывать, ни у кого с первого раза не выходит, года два надо активно кататься, тогда только нормально поедешь. Да и черт с ним, два, так два, но там ведь баб на горе красивых и молоденьких – море! Как представлю себе, что я перед ними в раскоряку на склоне колупаюсь, так тошно становится - сил нет. Зачем позориться-то? Что я без этих лыж не проживу? Подумаешь! Зато я в футбол их всех делал за милую душу! 
Всё из-за Надьки! Они умные, они интересные! А мои друзья значит не умные? Всё время нос воротила, когда мы двадцать третьего февраля с армейскими друганами на ВДНХ собирались. Раза три мы с ней вместе ходили… Вида, конечно, не показывала, но я же чувствовал. Ну, пьют, ну орут, так ведь весело, мужики же, год не виделись… 
Весёлой чередой мелькнули армейские будни – там было всё понятно и по приколу! 
"Вот за это выпить необходимо!” 
Клонило в сон. 
"До туалета дойти…” 
Приоткрыл дверь и прислушался. Соседки слышно не было. 
"Ну, если сейчас встречу, устрою ей развесёлую жизнь! Всё выскажу этой крысе”. 
Громко топая, досадуя про себя, что крысе опять повезло, вернулся в комнату. Балансируя на одной ноге, стянул штаны и бросил на стул – не попал, они тёмным комом легли на полу. Поднять их сил не было, да и не к чему – упали и упали… 
Под одеялом было хорошо, спокойно. 
"И, что ей было надо? Дом, мужик под боком, дочка – живи и радуйся! Так нет, всё время куда-то тянуло, всё ей искусство подавай… Свихнулась на этом искусстве! Театр этот начался… Работает она там на полставки… Чем она там занималась, хорошо бы знать… Анатолий Иванович этот… Тоже мне гений выискался! Картинки на стене через проектор под музыку показывать, так это каждый дурак сможет. Влюбилась она в него что ли? Вроде нет… Но ведь ни о чем больше говорить не могла… И вот щебечет: искусство, театр, Анатолий Иванович! Я всё правильно сделал, по-мужски. А, что? Надо было брать ситуацию под контроль. Нечего вечерами болтаться, когда дом и семья… Я с работы прихожу, - чтобы ужин горячий, сто грамм – расслабиться, телик посмотреть и в койку, чтобы всё, как в нормальных семьях! Ну, с ребенком ещё позаниматься… Загонишь её в семью, как же! Тогда я пить еще больше стал, назло ей. Ведь любил её – дуру, да и сейчас люблю, и никого мне больше не надо. Вернуть бы всё назад! Ой, дурак я, дурак! Друзей бы её разогнать, театр этот убрать, как бы жили! 
Да, и не бил я её, в общем… Так, пару раз съездил по морде для профилактики, чтобы не возникала. Вот орал – это да, постоянно. Просто убедить хотел, ведь должна же она была понять, как надо… 
Замахнулся, тогда… Она дружкам своим позвонила. Приехали – козлы! Пугать стали. Дело тогда уже к разводу шло, - чувствовалось, что перегорели, жить вместе не сможем. Я не хотел, это всё она! Дочку жалко… Хотя уже подросла. Как она с этим, с новым?” 
Ночь вползла в комнату, заполнила собой, зачернила углы. Выходом – приоткрытое окно, стекло чуть поблёскивает, тянет свежим ветерком… 
Он устал, выдохся, перегорел злобой и бессилием. Хотелось сжаться в комок и плакать. Прижал ладонь к правому боку. 
"Печень всё чаше болит в последнее время… Ноги начали опухать… Ведь сдохну здесь один и никому дела до этого нет. Ведь спиваюсь… А куда деваться? Ничего больше не остается… Вот если бы что-нибудь такое случилось, или сделать, придумать, что-то особенное, что могу только я один и никто больше… Ну, там мысли читать на расстоянии, предметы поднимать силой воли или ещё какую хрень, вот тогда бы да! Тогда бы все со мной носились, деньги бы платили, по телевизору показывали… И всем бы я стал нужен!” 
Мысли путались, старательно, но безрезультатно, пытаясь уцепиться одна за другую. Он уходил в сон, как в трясину. 
"Или вот, как птица… Полететь бы! Над городом, над домами, чтобы ветерок обдувал, листва вокруг шелестела… Лететь, легким таким, невесомым… Над влюбленными на лавочках в темных дворах, мимо желтых окон, куда захочу… В небо синее, под солнцем, куда-нибудь к морю… Песок тёплый, волна накатывает… Пусто, скалы, птицы носятся, кричат…” 
Резкий удар сотряс его грузное тело. В испуге и изумлении распахнул глаза. Было такое ощущение, что огромным молотом ударили по затылку, но больно не было, - только сам удар, который подобно сейсмической волне прокатился по всему телу от затылка до пяток. Он замер прислушиваясь к себе, со страхом ожидая, что ещё выкинет это, ставшее уже ненавистным, тело. Ничего не происходило. Скорее, наоборот, во всём теле ощущалась необыкновенная легкость, невесомость, и только кисти рук немели, пальцы сами сжимались в кулаки. 
Неподвижно пролежал несколько секунд и только тогда осмелился оглядеться. Сразу охватила оторопь от новых ощущений - он же старался медленно и плавно повернуть голову, но вместо этого поворот получился резким, почти мгновенным. Попробовал ёще раз - голова резкими дергаными скачками разворачивалась в нужную сторону. И только сейчас вдруг понял, что видит в темноте, будто не чернота ночи заполняла комнату, а поздние сумерки. 
Он не понимал, не мог осознать происходящее. Стало страшно. 
"Может, сон?” – промелькнула шальная мысль. 
Не веря в это, все же ногтем попытался сильно оцарапать бедро. Как и ожидал, боль почувствовал, никуда она не делась – туточки. 
"Значит, не сплю. Что же тогда со мной?” 
Медленно, стараясь не потревожить то новое, что собралось внутри, сел на кровати, вслушиваясь в себя. Лёгкость. Казалось, тело ничего не весит. Спину вот только тянет в области лопаток, хочется подвигать плечами, но почему-то боязно. 
"Может это я того? Помираю? И ведь протрезвел совершенно! Закурить? Не хочется… Даже думать противно… Странно!” – сумбур маловразумительных мыслей среди обширной пустоты непонимания. 
Чтобы снять тянущие ощущения в спине повёл плечами. Стол рванулся вниз и вбок, мелькнуло перекошенное окно. Ударился, впечатался, головой, плечами в твердое, испуганно выкрикнув что-то нечленораздельное, взмахнул руками и обрушился вниз, на пол, с шумом, с грохотом. Со стола посыпалась посуда, разлетелся стул. 
Грузной неподвижной массой лежал на полу, боясь пошевелиться. Острые стальные иголки вонзались в ушибленный локоть. 
"Что это было? Что со мной?” 
В коридоре послышались шаркающие шаги соседки. Желтая полоска света выползла из узкой щели под дверью. 
- Володя, ты опять за своё? Прекрати немедленно, ты же спать мешаешь! Нельзя же так, ты не один в квартире, слышишь? 
Он лежал молча, боясь пошевелиться. "Может позвать её? Рассказать, что со мной творится? А толку?” 
- Володя, ты слышишь меня или нет?! У тебя всё в порядке? – в голосе зазвучали тревожные нотки, - что это за грохот был? 
- Всё нормально Марь Сергевна. Извините! С кровати я упал, приснилось что-то… 
- Ох, Володя, Володя, прекращай ты пить! Не доведёт это до добра… 
Удаляющиеся шаги, хлынула вода в унитаз, погас свет в коридоре. Он лежал на полу в неудобной позе, боялся пошевелиться, чего-то ждал... 
"Я ударился головой о потолок… Как это? Я сидел на кровати, не вставал, не подпрыгивал, просто повёл плечами и меня подкинуло… Взлетел? Как это может быть? Пожалуй, именно взлетел… Потом я растерялся, - неожиданно все произошло, да ещё по голове шандарахнуло, – замахал руками и рухнул вниз. Стул вот сломал… 
Так, что же это получается, я в воздух, что ли могу подняться? Бред! Быть такого не может! А откуда тогда эта лёгкость? Я же тела своего не ощущаю? 
Ладно, все равно до утра я так не пролежу, подниматься надо. Давай-ка сейчас медленно, медленно и очень плавно сначала на колени, вот так, видишь, пока ничего страшного не происходит, теперь выпрямиться…” 
Он, задерживая дыхание, встал сначала на четвереньки, затем медленно выпрямился. Задышал глубоко и ровно. Огляделся по сторонам, отметив про себя, что голова продолжает непроизвольно поворачиваться судорожными рывками. Стоял, прислушивался к себе. Ничего не происходило. 
"Давай, ещё раз… Что я делал? По-моему, просто повёл плечами – лопатки свёл и двинул плечи вперёд и вверх… Ничего больше не делал, только это… 
Ну, что? Попробовать?” 
Приготовился, глубоко вдохнул и, на медленном выдохе, чуть-чуть, еле-еле двинул плечи вверх. Ноги оторвались от пола, и он завис в воздухе. Оторопь! Он резко расслабил плечи, и пол жестко ударил по голым пяткам, еле устоял на ногах. 
Перевёл дух, улыбнулся. 
"А ну-ка еще раз!” 
Он завис в сером сумраке комнаты, упираясь головой в потолок, затем плавно опустился на пол. 
Сел на кровать, привалился спиной к стене и закрыл глаза. 
" Выходит и правда, я могу подняться в воздух, я могу летать? Что за хрень такая? Откуда это взялось и что теперь с этим делать? Нет, ну здорово! А это не исчезнет? На улицу надо, там попробовать… Здесь, в комнате, не развернёшься. Надо только, чтобы меня никто не видел… Объяснять замучаешься! Сам ничего не понимаю… Ну, лёгкость – это понятно, без лёгкости не полетишь, но почему я головой так по птичьи верчу? Может, я в птицу превращаюсь? Что за дурь в голову лезет? Какая ещё птица! Нет, надо на улицу!” 
С опаской нагнулся, вытянул руку и дотянулся до штанов, валявшихся на полу, всё ещё побаиваясь, медленно надел, сунул ноги в кроссовки, снял с вешалки куртку. 
Лифт он даже не подумал вызвать – легкость, наполнявшая тело, требовала движения. Сбежал, скатился с пятого этажа вниз по лестнице. 
Захлопнув за собой дверь квартиры, он перестал бояться. Непонятно откуда пришла уверенность, что сможет управлять этим даром, который так нежданно-негаданно свалился на него. 
Во дворе – пусто, тихо. Загадочно раскачивались в вышине ветви деревьев. Желтым, в темноте, светились окна полуночников. Он был один, захлёбывался восторгом предчувствия. 
" Не спеши Вова, не спеши… Надо аккуратно…” – уговаривал, убеждал себя. 
Посреди двора, окруженная низким заборчиком, располагалась детская площадка: горка, качели, несуразные металлические конструкции, отдалённо напоминавшие жирафа и сову, две лавочки. Туда он и направился. 
Присел на лавочку, машинально вытряхнул из пачки сигарету, сунул в рот и замер. Курить не хотелось совершенно. Широко ухмыльнувшись, швырнул сигарету на землю. "Вот она, новая жизнь! Начинается! Ой, что ещё будет! Ладно, не сглазить бы…” 
Посмотрел на небо – черное и далёкое, отошел в сторону, чтобы над ним было открытое пространство без ветвей деревьев, приготовился. 
"Так, медленно свожу лопатки, и плечи чуть подаю вперед… Интересно, как высоко я смогу взлететь? А, как двигаться? Ладно, разберёмся… Не навернуться бы с верхотуры! Аккуратно Вова, очень аккуратно!” 
Он легко поднялся метра на два над землёй, завис и плавно опустился на землю. И, тут же, не задерживаясь, не сознавая что делает, охваченный восторгом полёта, собственной лёгкостью, необычностью ситуации, ринулся вверх. Остановился, только когда достиг уровня крыш. Завис в воздухе, ничего не соображая, действуя по наитию, интуитивно, чуть развёл руки в стороны, и его развернуло, он поплыл по кругу в вышине, в тёмном небе, над черным колодцем двора, над тянущимися ввысь кронами деревьев, над ощетинившимися антеннами крышами домов у него под ногами. Восторг, бездумье, бессмысленная радость. Ветер ерошит волосы, развеваются полы куртки. 
Попробовал повернуться. Руки сами совершили правильное движение, и он развернулся на сто восемьдесят градусов. Теперь, впереди и чуть сбоку, была видна улица, освещенная фонарями, изредка проносились машины, злым светом фар разрезая темноту, – маленькие, отсюда, сверху… 
"Подняться выше? Страшно! Если я сейчас упаду, то на крышу, не так высоко… А может, всё-таки, подняться и полететь? Куда? Да, куда угодно. Можно к Надьке… В окно заглянуть… Вот, удивится! Нет, не надо, вдруг они там… Точно всё перебью! Так куда? 
В голову ничего не приходило. Он медленно кружил над крышами домов, стараясь приноровиться к новым возможностям тела. Бессвязно проносились в голове восторженные мысли. 
"Вот, оно! Свершилось! Кто ещё так может? Только бы не пропало… Ну, все забегают! Телевидение, газеты… Только не сглупить с самого начала – деньги главное! Посмотрим, как теперь Надька запоёт… Куда идти, к кому с этим обратиться, рассказать? К врачам?” 
Вдруг, неожиданно и резко потянуло внизу живота. Он с трудом сдержался. Позыв был настолько сильным, что руки сами машинально прижались к животу. В голове стало пусто до звона. Его резко развернуло и повлекло куда-то вниз и в сторону. Кое-как, с трудом соображая, что делает, попытался выправиться, и боком повалился на крышу. Оглушительно загрохотало железо. Рывком сдёрнул до колен штаны, благо ни ремня, ни пуговиц. Непонимающе смотрел, как что-то белое, жидкое растеклось по ржавому железу. 
Отёр испарину, обильно выступившую на лбу. Цепляясь руками за ребра соединения железных листов, поднялся до конька и сел там, устало привалившись спиной к холодному пруту антенны. 
"Что же я такое съел? Жуть, какая! Еще бы чуть-чуть и всё – штаны бы не успел снять. Странное что-то происходит с организмом…” 
Сидел, отдыхал, прислушивался к себе, пытался думать. Настроение стремительно падало, наваливалась усталость. 
Почувствовав, что замерзает, наглухо застегнул куртку. 
"Начало четвёртого… Домой, наверное, надо… Поспать хоть немного… Не засну, так хоть полежу спокойно, подумаю… Домой, домой! Всё остальное завтра. Зачем спешить? Если это останется, завтра ночью ещё раз попробую. Можно вечером за город поехать, куда-нибудь в лес… Там и потренироваться – и высоту, и скорость, чтобы было, что показывать. Да, действительно, не надо спешить, сначала самому понять, что могу, а что нет”. 
Неподвижно сидел, ощущая холод остывающего в ночи железа. И не было уже восторга, радости от нежданно свалившегося чуда, пришли усталость и расчётливость – он начал привыкать, пытался найти выгоду и применение открывшимся способностям. 
В голове проносились какие-то полубредовые мысли-видения: вот он, держась рукой за отлив, зависает напротив освещённого окна, с не до конца задернутыми шторами, исподтишка наблюдает, как незнакомые (а лучше знакомые) он и она занимаются любовью; а вот, проникает, опять же через окно, в просторно-гулкое тёмное помещение, забирает деньги, какие-то украшения…; вот, крепко прижимая к себе шестнадцатилетнюю девчонку, поднимается в воздух, та визжит от страха и льнёт к нему, прижимаясь всем телом… 
В глубине души, знал, что ничего этого не будет. С детства был немного трусоват и законопослушен, но мечты о запретном всегда были сладостны и желанны. 
Замёрз. Вдали, на горизонте показалась светлая полоска. "Домой!” Поднялся, потянулся всем телом до приятной болезненной ломоты, опустил руки вдоль туловища, чуть повёл плечами и взлетел, оставляя внизу крышу дома, направляясь к центру двора. Он поверил в себя, уже было не страшно смотреть в пропасть, с шевелящимися кронами деревьев, внизу, под ногами. 
"Давай-ка, ещё кружочек, напоследок!” 
Его плавно несло по кругу, над крышами домов, над чёрным провалом двора. Он даже попытался пролететь мимо одиноко горящего окна в соседнем доме, но ничего толком не разглядел, его понесло дальше. Ненароком спугнул спящую на ветке ворону и она, заполошно хлопая крыльями, унеслась в темноту… 
Это произошло мгновенно и неожиданно. Он не успел ни осознать, ни среагировать. Теплое, влажное потекло по ногам. Затвердев телом, по инерции парил в воздухе. Растерянность и обида. Обида до слёз – большой ребёнок, которому сначала дали, а потом отобрали любимую игрушку. Заторможено, весь во власти обмана, слегка свёл лопатки вместе и опустился на асфальт, рядом с детской площадкой. 
Каменно передвигая ноги, чувствуя брезгливое омерзение к самому себе, медленно побрёл к подъезду. 
Под душ залез, не снимая штанов, и только, когда горячая вода пропитала их, протекла, промыла опоганенное тело, стянул с себя вместе с трусами и бросил на дно ванной. Долго тёр себя жёсткой мочалкой. 
Растерянность и обида постепенно исчезали, растворяясь под струями горячей воды, наваливалось тоскливое разочарование. 
Отрешенно, смирившись с собственным невезением, смотрел на разгром в комнате. Он поставил на место сдвинутый стол, собрал уцелевшую посуду, замёл с пола осколки и сложил в кучу возле двери обломки стула, - "завтра, как встану, вынесу на помойку”. 
Детской каруселью в голове крутилась единственная, ни к чему не обязывающая, фраза: "что ж так не везёт-то…”, - на мгновение, исчезая и тут же возвращаясь снова. 
Пошире распахнул окно и грудью, животом лёг на подоконник. 
Глубоко, всеми лёгкими вбирал, впитывал в себя прохладу наступающего утра. Весенний радостный рассвет разлился по улицам, затопил город, легко выгнал ночной сумрак из углов комнаты, и только застоявшийся табачный запах, пропитавший, въевшийся в стены, да обломки стула, за спиной, у двери, напоминали о ночных событиях. В проёме окна - пустынный двор внизу, с весёлой свеже покрашенной детской площадкой посередине; застывшие ветви деревьев подставляют молодую, трепетно беззащитную листву утреннему теплу и свету; белесое голубое небо над головой и до горизонта… 
"Всё! Спать!” Прикрыл окно, оставив на распашку форточку, - холодно что-то, да и машины с утра гудеть будут, не уснёшь. Резко задёрнул шторы. 
Привычно, под тяжестью, скрипнула кровать. 
Лежал вытянувшись, на спине, локтевым сгибом правой руки прикрывая глаза от утреннего света, проникающего в комнату сквозь неплотно задёрнутые шторы. 
"Ну, что? Это и требовалось доказать… Что ж так не везёт-то? Ведь, вот оно – случилось! Мечтал об этом… И, на тебе… Почему всё так устроено? Летал бы и летал… Это, потому что, как птица… Они, сволочи, только и гадят! И, зачем мне это надо? Что, я – взрослый мужик, буду летать и гадить одновременно?” 
Он красочно представил себе, как ведущий (непонятно какого шоу) на телевидении объявляет в микрофон, что сейчас наш гость Владимир покажет свои необыкновенные, можно даже сказать, фантастические способности – он поднимется в воздух! Он полетит! Сбылась мечта человечества! Он будет парить в вышине, как птица! Только, вот, зрителей попрошу отойти подальше, потому что во время полёта всякое случается (ну, как у птичек, Вы понимаете…), как бы не замараться… 
Или так: …необъяснимый дар!, феноменальные способности!, научные исследования!, смелость и мужество! - грохочет, надрывается голос из микрофона. Поприветствуем героя! И, под гром аплодисментов, выходит он – в памперсах… 
"Не хочу! Тоже мне – дар… Да, пропади он пропадом! Откуда он свалился? Заберите обратно! Хочу проснуться и, чтобы всё исчезло, даже помнить об этом не хочу! Хочу жить, как жил! Тоже мне дар – гадить с верхотуры…” 
Засыпая, медленно и плавно погружаясь в тревожный сон, он продолжал ощущать легкость, тянуло спину в области лопаток, но он не хотел даже вспомнить о том, что вот сейчас, стоит только захотеть, сможет легко подняться, пробить зелёную листву и устремиться в это синее бездонное небо. Ему это было не надо… 
Снилось что-то серое, тоскливое и, вынырнув из сна, сразу же, без перехода, окунулся в ту же усталую тоску, липкую, как случайно привязавшийся опостылевший мотив. Привычно тянуло в области печени, ныли опухшие за ночь ноги. 
Пыльный сумрак комнаты прорезали узкие лучи света. Тёмным, размытым пятном на распахнутой дверце шкафа сохли, постиранные вчера, штаны. 
Монотонно, с жестокой самоотдачей, билась о стекло муха, игнорируя открытую рядом форточку. 
Апрель, 2007