Не знаю, как другие, а я чувствую себя очень старым. И дело тут даже не в том, что на моих глазах вместе с «великим могучим» (Советским Союзом, разумеется, а не русским языком) ушла в прошлое целая эпоха. Просто очень многих людей, которых я хорошо знал и любил, уже нет. Мои одноклассники при редких встречах хлопают меня по плечу: «Брось, старик, мы еще повоюем!» Повоюем, несомненно. Только вот далеко уже не все ребята из нашего класса смогут это сделать. Хотя сколько кому отмерено, мы не знаем, и слава Богу.
Впрочем, не об этом речь. Среди тех, кого автор этих строк хорошо знал, с кем довелось работать, одной из самых колоритных фигур был человек, о котором я хотел бы вспомнить в этой статье. Любители спорта со стажем, наверное, помнят патриарха отечественной спортивной журналистики Юрия Ваньята, долгие годы работавшего в «Труде». Но мало кто знает, что его сын, Илья Георгиевич, тоже был журналистом. (Почему Георгиевич? Его отца на самом деле звали Георгий, а имя Юрий он взял себе в виде своеобразного псевдонима.) Почти два года ваш покорный слуга бок о бок работал с Ильей Георгиевичем Ваньятом в одной редакции.
Ваньят-младший пошел по стопам отца и долгое время работал в различных столичных изданиях. Последним местом его работы был «Советский спорт». В начале 90-х годов в этой газете грянула реорганизация, результатом чего стало появление «Спорт-Экспресса» и собственно «Советского спорта». Илья Георгиевич как-то не нашел себе места ни там, ни там, и ему пришлось искать работу в Подмосковье. Так ранней весной 1993 года он появился в редакции газеты города Жуковского «Современник».
Помню тот день, когда я впервые увидел его на редакционной планерке. Длинные волосы с величественной проседью были зачесаны назад и находились в некотором диссонансе с небритыми щеками. Одет был в спортивный костюм с надписью «СССР». Его громогласный хохот, сопровождавший свои и чужие шутки, заглушал собою все остальные голоса, включая тихую речь главного редактора. Удивительно, но Ваньят, будучи чуть ли не вдвое старше его, обращался к нему по имени-отчеству. Все остальные назывались им по-приятельски «ты», даже если срок знакомства с собеседником составлял пять минут. Сначала такой напор озадачивал, но очень скоро становилось ясно, что это не бравада и не позерство, что все это идет от души. Собратьев по перу Ваньят узнавал с первого взгляда, а со второго уже любил и по-дружески жал руку. Да и самого Илью Георгиевича по имени-отчеству называл, пожалуй, только главный редактор. Вся остальная редакция именовала либо «Георгич», либо просто «Ваньят», а то и «старик Ваньят». Он, действительно, лет на двадцать был старше нас всех.
Илья Георгиевич был невозможен. Он буйствовал, фонтанировал словами и идеями, любил шутки и всяческие приколы. Слыл большим бабником, но при этом искренне, по-рыцарски преклонялся перед «дражайшими сударынями» (его выражение). Однако мог и отпустить пару весьма вольных комплиментов. Ничто человеческое было ему не чуждо, и порою не чуждо даже слишком. На совместных вечеринках Ваньят пил, шутил и горлопанил больше всех. Иногда он срывался «с катушек» и пропадал на неделю. Главный редактор вздыхал, но прощал…
Появившись после возлияний, Ваньят, обросший щетиной и помятый, был менее разговорчив. В такое время он работал с удвоенной энергией, стимулируя творческий процесс обедами в пивном баре «Три медведя», который находился в пяти минутах ходьбы от редакции. Но работал чертовски хорошо: стиль его был вне всякой критики, корректор не находил ни одной ошибки. Иногда редактор попугивал Илью Георгиевича увольнением, тот брал себя в руки и месяц вел себя примерно.
Наступало лето, и Ваньят переезжал на подмосковную дачу в Кратово, «в лопухи», как он говорил. Туда же чуть ли ни каждые выходные приглашалась и вся редакция. Частенько ездили, иногда с ночевкой.
Однажды все-таки Илья Георгиевич крепко подвел газету, сорвав задание. Главный редактор, скрепя сердце, вывел Ваньята за штат, посадив на одни гонорары. Полтора месяца в редакции его не было. Стало вдруг чего-то не хватать. Обычно все ругались (хоть и незлобиво) на Ваньята, старались унять его громоподобный хохот и прекратить невозможный для работы кавардак. А тут – тихо… Но в один прекрасный день стекла в редакции вновь зазвенели от знакомого голоса. Мы все вздохнули с облегчением: вернулся!
Должность внештатного корреспондента не слишком хлопотная, поэтому часто появляться в редакции Ваньяту было не обязательно, но он иногда заходил просто так, пообщаться. Иногда приносил с собой бутылочку и совращал самых нестойких сотрудников на поездку «в лопухи».
Последний раз я видел Илью Георгиевича перед встречей нового 1995 года. После рождественских каникул он вновь собирался взяться за работу. Не взялся… На второй день после Рождества он не проснулся. Сердце остановилось ночью. Ему было немногим за пятьдесят.
Не знаю, насколько вам интересны эти воспоминания. Просто захотелось рассказать о человеке, который, безусловно, был Личностью, ему автор этих строк многим обязан своим становлением как журналист. И вот уже столько лет его нет рядом. Как нет и моего лучшего друга детства. Слава Богу, он жив и здоров и живет, наверное, лучше меня. Вот только далековато, в штате Нью-Джерси. Доведется ли когда-нибудь свидеться? Вряд ли. Вообще жизнь – это длинная дорога, где на обочине вместо верстовых столбов таблички с записями потерь, и последняя табличка будет твоя…
Впрочем, не все так безнадежно. Все-таки мы еще повоюем!
Всеволод Елагин